Появление буддизма в России, как известно, было связано с включением буддийских народов в состав Российского государства. С конца XVI в. Московское царство начало присоединение сибирских земель. В XVII в. пределы Российской державы достигли Тихого океана. Русские землепроходцы осваивали Забайкалье, где соприкоснулись с бурятским населением, среди которого как раз в это время шло распространение буддизма. К началу XVII в. относятся и первые связи России с калмыками, которые также приняли буддийское учение школы гелугпа. Таким образом, в начале XVIII в. в состав Российской Империи уже входили значительные территории, населѐнные народами, исповедовавшими буддизм. Несмотря на то, что эти земли занимали в значительной степени периферийное положение в общероссийском геополитическом пространстве, народы, их населявшие, не могли остаться в стороне от центральной российской политики, которая по отношению к ним отличалась взвешенным и в целом спокойным характером. В XVII в. преимущественной позицией российских властей во взаимоотношениях с вновь присоединѐнными народами Азии было невмешательство во внутреннюю жизнь самих народов: обычаи, традиции, культура, вера – всѐ это зачастую сохранялось в «первозданном» положении, а главным принципом являлась «ласка», а не «жесточь». Конечно, это не означает, что национальная ситуация в Сибири была бесконфликтной и идеальной, но положение т.н. «инородцев» (это слово тогда не имело никакого отрицательного значения, а лишь указывало на определѐнную часть населения) было несравнимо более лѐгким, нежели, например, русских крестьян, поселившихся в Сибири (учитывая, к тому же, что Сибирь не знала крепостного права). Зависимость местных народов от новых властей определялась размером ясака – дани, который в иных случаях был меньшим, нежели взимавшийся другими государствами (например, Китаем). Национальные же устои сохранялись, причѐм, самое удивительное, даже в вопросах веры. Насильственной и жестокой христианизации, наподобие испанской конкисты, Сибирь не знала – существуют даже документы, когда местные русские власти порицаются Москвой за разрушение языческих капищ сибирских племѐн. Тем более терпимым было отношение к такой религии, как буддизм, имевшей колоссальную духовную традицию и развитую, глубочайшую культуру. Всѐ это предопределило отношению к буддизму в целом, и, прежде всего, со стороны высшей власти, которую олицетворяла фигура русского государя.

Отношение самих народов к русскому подданству во многом определялось самим явлением российского самодержца – императора – «белого царя». Подданство России мыслилось, прежде всего, как подданство государю. Монарх имел особый символический статус – он был высшей категорией земной власти и мог, поэтому приобретать сакральные черты. Восприятие «белого царя», как инстанции божественного порядка во многом базировалось на этом представлении. Политика же царя по отношению к народам России могла укрепить такие воззрения. К счастью, в случае бурятского буддизма русские государи не дали ни малейшего повода усомниться в этом. В 1843 г. Аюши Саагиев составил «Сочинение о генеалогии ханов», посвящѐнное истории хоринских бурят. В нѐм есть глава «О высочайших благодеяниях со времени принятия подданства русского белого царя», где перечислены те милости, которые оказали бурятам русские государи, начиная с Алексея Михайловича, принявшего бурятский народ «под свою руку». Существенной оказалась личность Петра Великого, вообще довольно скептически относившегося к религиозным вопросам. В 1703 г. хоринские буряты направили посланцев к государю с просьбой о защите от притеснений местной администрации, отнимавшей исконные бурятские земли в пользу русского населения. Царь пожаловал хоринцев их «породными землями», что оставило по себе долгую добрую память. Вероятно, это была первая личная встреча бурят с российским монархом.

Ещѐ большее значение приобрели фигуры императриц Елизаветы Петровны и Екатерины Великой. Они сыграли значимую, можно сказать судьбоносную роль для буддизма в России. В 1741 г. дочь Петра Великого узаконила существование 11 бурятских дацанов и 150 лам при них. Таким образом, буддизм был официально признан в России. А Екатерина II в 1764 г. создала сам институт верховных лам бурят Забайкалья, когда таковым с титулом Пандито Хамбо Лама был признан главный лама Цонгольского дацана Дамба Доржи Заяев. Первый Пандито Хамбо Лама даже лично встречался с Императрицей. Примечательно, что, будучи искренне православно верующими людьми (и, вероятно, именно поэтому), обе государыни не только были лишены малейших признаков религиозной нетерпимости, но напротив, всячески старались поддержать и укрепить традиционные для России религии. Они прекрасно понимали, как важно сохранение и развитие духовных традиций народов, в том числе бурятского, для сохранения мира и спокойствия. Екатерининскую эпоху вообще можно назвать эпохой подлинной веротерпимости. Об этом явственно говорит хотя бы Невский проспект Петербурга, где рядом с православными храмами стоят католический, протестантские, армяно-григорианский. Нет сомнения, что если бы в столице империи в то время жили также и буряты, то и первый буддийский храм в Петербурге был бы основан на полтораста лет раньше. Отношение Екатерины Великой к буддизму основывалось и на еѐ приверженности идеям эпохи Просвещения, предполагавшим признание важности народов и культур, существовавших в «естественном» своѐм состоянии. Благодеяния русских императриц имели следствием то, что обе они почитаются буддистами России как воплощения божества Белой Тары. По мысли современного исследователя В.В. Трепавлова, автора интереснейшей работы об образе русского царя и представлениях о подданстве у народов России в XV–XVIII вв., «это логично объединило фигуру российского монарха с давно утвердившимся клише Белый Царь». Обозначение «белый» - это, конечно же, эпитет всего светлого, чистого и высокого. Любопытно, что столь высокое значение русских государей привело к возникновению идеи об их происхождении от рода Чингисхана, самого почитаемого героя истории монгольского и близких ему народов. Так, один из монгольских лам (Джамбадорджи) считал императрицу Екатерину принадлежавшей к роду «Чингисову», т.е. «золотому роду» Чингисидов, которому только и может принадлежать высшая земная власть. Ещѐ одна милость императрицы по отношению к бурятам воспоследовала в 1792 г., когда из-за тяжѐлого положения скотоводства были предприняты попытки распространить среди бурят земледелие, и им был послан сельскохозяйственный инвентарь. А в царствование внука Екатерины императора Александра I во время эпидемии оспы даже было применено оспопрививание.

Но все эти сравнительно отдалѐнные контакты русских монархов с бурятским буддизмом вышли на совершенно новый уровень во второй половине XIX в. Этому способствовало, конечно же, и научное изучение Азии, широко развернувшееся в российской науке тех лет. Конец XIX – начало XX в. – время великих российских экспедиций в Центральную Азию, представленное всем известными именами Н.М. Пржевальского, Г.Н. Потанина, П.К. Козлова и других путешественников, время формирования и выдающихся достижений русской научной школы буддологии, среди ярких представителей которой можно назвать не менее известные имена С.Ф. Ольденбурга, В.В. Радлова, Ф.И. Щербатского и других крупнейших учѐных; наконец, это время постепенно возникавшего интереса к собственно буддийской культуре и буддийскому искусству, в развитие которого большой вклад внесла художественная деятельность Н.К. Рериха. В контексте этого «буддологического» вектора русской культуры отчѐтливо обозначился интерес и к буддизму в Бурятии. Принципиальное значение здесь, конечно же, имела деятельность Жамсарана (Петра Александровича) Бадмаева и Агвана Доржиева. Крестник Александра II Бадмаев оказался особенно близок ко двору. Ещѐ при Александре III Бадмаев предложил проект установления протектората России над Тибетом, т.е., иными словами, превращения тибетского буддизма в одну из официальных религий Российской Империи и включения самого центра буддизма в орбиту тогдашней российской цивилизации. Бадмаев прославился как неутомимый пропагандист тибетской медицины в России, переводчик на русский язык трактата «Чжуд-Ши», создатель первой школы буддийской медицины в Петербурге. Он был близок к императорской семье, относившейся к этому замечательному врачу с большим уважением. Деятельность медицинской школы Бадмаева продолжалась даже и в советской России до 1930-х годов. Агван Доржиев в 1900 г. лично встречался с Николаем II, и результатом этой встречи стало решение о создании в Петербурге первого в Европе буддийского храма, построенного в 1910–1915 годах. Следует заметить, что второй период правления Николая II, также как и царствование его прародительницы Екатерины II, было эпохой существенной веротерпимости. Судьба Доржиева, как и всего российского буддизма, сложилась трагически, он погиб в конце 1930-х гг. (так же, как и племянник умершего в первые годы после революции П.А. Бадмаева Николай Бадмаев, продолживший дело своего дяди).

Конец XIX – начало XX в. – это и время деятельности Хамбо Ламы Даша Доржи Итигэлова, выдающегося представителя российского буддизма, который в 1911 г. был избран XII Пандито Хамбо Ламой буддийского духовенства Восточной Сибири. Не говоря о собственно духовной деятельности Хамбо Ламы Итигэлова, следует отметить тот высокий уровень отношений, который характеризовал связи Итигэлова с Российским Императорским Домом. Как уже говорилось, на самом высоком уровне российской власти существовал большой интерес к буддийской культуре Тибета и Монголии, который до сих пор исторической наукой ещѐ недооценѐн. Религиозная политика Николая II, отличавшаяся значительной терпимостью, позволяла создать благоприятные условия для развития буддизма, как официального и традиционного для ряда народов России вероисповедания. Этому положению способствовала и личная связь Итигэлова с Императорской династией. В 1913 г., как глава российских буддистов, Хамбо Лама Итигэлов присутствовал на официальных торжествах по случаю 300-летия царствования Дома Романовых. Он побывал в Петербурге, где провѐл торжественное богослужение в честь Императорского Дома в петербургском буддийском храме, от имени бурятского народа произнѐс поздравительную речь на одном из мероприятий, а затем удостоился личной аудиенции императора. Эта встреча ещѐ требует изучения, но еѐ символический характер обретает глубокий смысл в исторической перспективе. Екатерина Великая встречалась с I Пандито Хамбо Ламой Заяевым, а еѐ прапраправнук Николай II с XII Пандито Хамбо Ламой Итигэловым, который считается буддистами перевоплощением своего далѐкого предшественника. Начало истории буддизма в императорской России и еѐ конец символически отмечены двумя этими встречами, разделѐнными полутора вековым промежутком. Нелишне будет напомнить, что почитание Хамбо Ламы Итигэлова в буддизме знаковым образом как бы перекликается с почитанием Николая II как Святого страстотерпца в Русской Православной Церкви. Обе эти фигуры как бы завершают целую эпоху в истории и духовной жизни страны. И если Николай II мученически погиб в 1918 г., будучи символом русской монархии, то Итигэлов ушѐл из мира живых в 1927 г. Возвращение обоих произошло почти одновременно. В 2000 г. состоялось официальное всероссийское церковное прославление Государя Николая II, а в 2002 г. Хамбо Лама Итигэлов предстал перед буддистами всего мира – думается, что для верующего человека это не может быть случайным.

За свои заслуги Пандито Хамбо Лама Итигэлов был отмечен и наградами Российской империи. За труды во время Русско-японской войны он был награждѐн серебряной медалью Российского Красного Креста «В память Русско-японской войны 1904–1905 гг.» (носилась на Александровской ленте). В ознаменование 300-летия Дома Романовых – орденом Святого Станислава 3-й ст. и медалью «В память 300-летия царствования Дома Романовых» (на т.н. романовской, т.е. чѐрно-жѐлто-белой ленте). За заслуги по оказанию помощи призванным на войну и семьям раненых и павших воинов в период Первой мировой войны Хамбо Лама Итигэлов получил орден Святой Анны 2-й ст. (носился на соответствующей ленте на шее, существует фотография Итигэлова со знаком этого ордена) и медаль «За усердие». Были у него и другие, иностранные награды. Всѐ это зримо свидетельствовало о признании заслуг XII Пандидо Хамбо Ламы на общегосударственном поприще.

В послереволюционный период для буддизма в советской России настали тяжѐлые времена. Важно подчеркнуть, что именно на буддизм обрушились в 1920-х – 1930-х годах наиболее сокрушительные антирелигиозные репрессии. К концу 30-х годов российский буддизм практически прекратил своѐ существование на официальном уровне, чего не произошло даже с Русской Православной Церковью, подвергнувшейся небывалым гонениям, но хотя бы в самой малой степени сохранившейся как официальная структура. Буддизм оказался в едва ли не худшем положении. В этих условиях поражает удивительный символизм ухода Итигэлова в 1927 г. Как и весь российский буддизм, Хамбо Лама Итигэлов ушѐл из мира живых, но остался в мире живущих. Великая религия, для которой столь характерны неагрессивность, терпимость, созерцание и самоуглублѐнность, благодаря чему она живѐт вот уже несколько тысяч лет, вновь возродилась в России, и возвращение Итигэлова реально свидетельствует об этом.